в моей семье народу куча — три таракана, мухи, мышь. народ немножко зло*бучий, но, в основном, всё гладь да тишь. и всё б отлично, но в кошмарах я извожусь и в прах и в пух — что мухи съели тараканов, а мышь потом сожрала мух. я вызываю неотложку, включаю свет везде и жду. и тараканам сыплю крошки а мышке свежий сыр кладу. и вот, загнавши страх в ломбарде, сижу, курю — ласкает слух сильней, чем музыка вивальди, настырное жужжанье мух.

1. история повторяется 2. Библии посвящается 3. и, пожалуйста, не путайте Божий Сыр с Божьим Даром

Я напишу тебе письмо, слегка горчащее обидой, а впрочем, я обид не выдам, но ты увидишь все равно, как сковывает землю лед, хрустящий и не очень чистый, и в прописях избитых истин стоит пометка «идиот». И ты почувствуешь все тот же сладковатый запах серы, которым, бают староверы, укутан город Эсгарот. Да и у нас его полно, в забытых наших палестинах, и голуби несут на крыльях его в открытое окно. А за окном темнеет день, и по привычке входит в ступор. День на событья очень скуп был, и ночью — тоже та же хрень. И жалит скорпион-тоска, как убивает Скарпью Тоска, и, убедительно и просто заходит в душу пустота. И старой-старой сукой месть скулит о выкупах и платах, шагами меряя палату, мою палату номер шесть. Опять я пялюсь в монитор, выискивая в нем кого-то, пока унылая суббота пересекает мой забор, оставив крошки на столе и лужицы обид в прихожей, слегка краснеющие кожей скелетики идей-калек, мечты, засевшие в углу в обнимку на моем диване... Я напишу, но не отправлю тебе письмо. Ну не смогу.

«В нашем городе дождь, мон ами. Небо тускло, как плащ сарацина, на подходе запасы глицина, и, наверное, прав Соломон: все проходит. Тогда отчего мелкий зверь, что во мне поселился, этой ночью метался и бился, и скулил непонятно о ком? Я хотела его приручить, подарить на твои именины, но боюсь, что и присно, и ныне, ты не справишься с этим зверьем. Вечереет. Большая луна смотрит в окна невидящим глазом, и обрывки несказанной фразы повторяют дыханье мое. Я могла бы ее написать и отправить постскриптума вместо...

Я напишу тебе письмо, что пахнет медом и тоскою почти нездешнею такою, что плакать хочется, ИМХО. Горчит ледок спокойных фраз невысказанной нежной страстью, весенней пьяною напастью... и пыл мой вовсе не угас, я не забыл тебя, красотка! Но такова моя судьба — давить по капельке раба, прыщом вскочившим. Сумасбродка! Твой терпкий запах отдает почти что сернистым, уверен, сам Дон Гуан до смерти верен одной тебе. Я идиот! Зачем на поиски руна златого бросился? Химерой баранья шкура станет. Серый закат стемнеет дыбой сна, выкручивая мне суставы, а сожаленье (мой палач) садистски кожу трет «наждач-кой» обвинений... Пустота... в палате номер шесть зависла вонючим смогом сигарет. И день почти что равен «нет». А в строчках не имеет смысла искать, словами не помочь смягчить убийственную ночь — «оставь надежду...» — крыса сгрызла рожденный только что послед... навязчиво изгиб шнура напомнит твой изгиб бедра, белье, небрежно на столе забыто, совершенство тела... и магнетическую связь, животную рождая страсть... О, как ты истово хотела!.. Хотел забыть бы, память зла — создал же Бог такое чудо, хочу и маюсь, гадом буду! И вижу в зеркале осла...